Мы вошли в небольшое помещение, я закрыл за нами дверь. Вверху включился свет и слева от меня появилась панель, на которой засветились три кнопки. Выбрал первую из них. Комната слегка дернулась и плавно пошла вверх.

– Откуда ты знаешь Бинара?
– Скажем так, мы очень давние знакомые.
– Вы друзья?
– Ну, можно и так сказать – я посмотрел в его глаза, в них отражалось легкое любопытство – а почему тебя это беспокоит?
– Я лишь поинтересовался, все очень запутано.
– Вот поэтому мы и здесь. Это он тебя запутал, а мне приходиться все расставлять по местам.

Комната остановилась и дверь медленно сама раскрылась. Мы вышли на небольшую площадку, которая чем-то напоминала крышу здания. Алекс вышел за мной, я обернулся и подозвал его к краю. С площадки открывался вид на город. Он подошел ближе и мы замолчали, наблюдая за пейзажем.

– Зачем мы здесь?
– Очень сложно, я бы даже сказал невозможно, увидеть все снизу-вверх. Увидеть так, как это есть. Вот как ты думаешь, кто я?
– Ты, я не имею ни малейшего понятия. Но я уверен, что ты далеко не психолог.
– Ахах, возможно, а может психология лишь часть игры, не более. Люди отсюда лучше понятны. Когда ты смотришь на них сверху вниз, с ними легче.
– Часть игры? Какой игры…
– Мир – игра, она чем-то напоминает симулятор жизни в реальном времени. Именно так к ней стоит относиться…
– Симулятор? Но ведь там живые люди.
– Как строились великие империи, их вожди задумывались о фразе «живые люди»? Завоеватели были гуманными, когда расширяли свои границы? Кто пишет истории о них? О них пишут те, которых оставили в живых, чтобы история была красивой для потомков. Не от событий зависит история, Алекс, а от писателя, который их описывает. Представь, сколько они затоптали капытами всадников, сколько задавили гусеницами танков… И теперь они великие.
– Или тираны… идеология, ты её не учитываешь.
– Идеология, прекрасное слово, но у каждого она своя.

В этот момент город превратился в руины и на наших глазах выстаивались две армии ровными рядами. Они стояли друг напротив друга. Блестящие доспехи пехотинцев мерцали в лучах солнца. Лошади подъезжавшей конницы били копытом на марше.
Позади первых трех рядов пехотинцев, стояли лучники. Там, чуть дальше от первых рядов размещалась открытая повозка, на которой был полководец. И в тот момент, когда одна из армий бросилась в битву, он поднял руку и скомандовал лучникам приготовиться. Они достали стрелы и присели на одно колено. Тетива, вытягиваясь, заряжалась смертью. Через секунду, уже рой точеных стрел дождем обрушивался на пехоту противника, приковывая её к земле, которая медленно становилась багровой от горячей крови.

– Каждый наконечник, усердно точится, изготовление стрелы – мастерство, которому обучаются у оружейных мастеров. Это искусство войны. Руду, которую добывали тяжелым трудом на рудниках, где ежедневно умирали сотни рабов, перековывали в сталь, точили и готовили к смерти. Бережно, она проходила все этапы своего создания, от мастера к ученику, от ученика к лучнику, от лучника к врагу, пронизывая его доспехи. И затем, от поверженного врага обратно в колчан. Стрела – ценность, враг же не имеет никакого значения. Хотя, по твоим понятиям, враг – это тоже человек… Но как видишь, он дешевле стрелы.

Мы увидели пустынное поле битвы, которое было засыпано сотнями окровавленных трупов. И над ними, победители, как стая хищных птиц, снимая доспехи, ценности, забирая свои стрелы, оставляли тела на растерзание животных, покидая поле боя.

– Это и есть сущность человека. Убивать – это его призвание, не более того. Не стоит очаровываться человеческой природой. Она очень далека от божественной, от той, о которой пишут романтики.
– Убивать – это не призвание.
– Да? Люди убивают все живое на планете. Они убивают всех животных, не только в пищу, они выращивают их для забавы, для убийства. Создают целые заповедники для охоты. Все, что плавает в море, живет на суше, человек поедает. Он ненасытен. Бесконечный голод, который он не способен утолить. Ежедневно, целые футбольные поля вырубаются для кормления скота, который идет на убой в тарелку жадных ртов, лишь для того, чтобы сделать недовольное лицо и накинуть парочку банкнот чаевых…
– У всех есть свои пороки.
– Эти пороки истребляют все живое, они истребляют будущее человечества, истребляют друг друга, Алекс. Человек – это порождение всех самых низменных эмоций и чувств. Он способен на все, единственное, что он пока не употребляет в пищу это червей. Но и тут вопрос оказался слишком простым. Стоило мне лишь сказать, что это питательно и полезно, как толпы желающих уже готовы платить за это…
– Но зачем это делать?

Его наивность вызывала у меня улыбку. Я отошел от края и поправляя костюм, добавил.

– Я ничего не сделал такого. Мне было даже самому любопытно, способны ли они на это. Оказывается, да… Они способны это есть. Так кто страшнее, тот кто указал на червей или тот, кто с удовольствием заплатит деньги, чтобы их съесть?
– Все равно, я не понимаю, зачем… – Алекс отошел от края и задумался.
– Затем, чтобы убедиться в правоте своих действий. Разве человек, созданный по образу и подобию Бога будет это есть? Нет, конечно. Но эти будут. Это факт, с которым стоит смириться.
– Они запутались, ошибаются в своем выборе.
– Ты хотел бы рискнуть их отговорить? Боюсь, они достанут нож, если ты попробуешь у них забрать миску с червями – он действительно был очень наивным.
– И все же, то что они едят, не делает их животными, Лик.
– Тогда у меня для тебя большой сюрприз.
– Даже не представляю, что еще ты мог бы мне показать – он посмотрел на меня с легким недоверием.
– А мне есть что, поверь. Люди, которые, как ты говоришь, ошибаются, в поедании червей, отрезают себе первичные половые признаки, считая себя особенными. Как думаешь, разве их силой заставили калечить себя?
– Силой нельзя заставить это сделать…
– Представь себе, я лишь сказал им, намекнул, что они – это не они, что они другие, что они родились в другом теле. И после этого, они сами стали калечить себя, Алекс. Лишая себя возможности иметь потомство. Будет ли Божество калечить облик Бога?

Я заметил, как мой собеседник вздохнул, разговор принимал тяжелый оборот. И ему было трудно воспринимать мои слова. Он знал об этих случаях, о них не писал разве что только ленивый журналист. В его мыслях затаивались сомнения к миру, сомнения к людям. Он проникался правдивостью моих слов и мне это нравилось.

– Люди легко стали противоречивы, непостоянны. Стоило мне лишь посеять в них раздвоенность, и она была с радостью принята ими. Теперь, когда ты зовешь их, они побегут от тебя, когда прогонишь – придут и будут проситься к тебе. Как ты представляешь будущее с ними… Любые мои слова, даже самые ужасные они принимают с благодарностью и наполняют ими свою жизнь. О какой божественности идет речь? Попробуй среди них проповедовать истину, на тебя посмотрят, как на прокаженного. Тебя сожгут на костре. Поверь, так было с первых времен человека и с тех пор прошли сотни, тысячи лет. Но ничего так и не изменилось.
– Ты хочешь сказать они обречены, Лик? Если настолько внушаемы…
– Не в коем случае, мой дорой друг. Они не обречены.

В этот момент пейзаж битвы исчез и передо мной появилась панель, на которой было только две кнопки. Я нажал одну из них и мы оставили руины далеко внизу, поднимаясь на следующий этаж.